"Ну что, старый, пошли на прогулку". Поседевшая голова коня поворачивается ко мне. Несмотря на преклонные годы, он все еще очень красив. Уникум выходит из конюшни и, со свойственной ему гордой независимостью, деловито топает к воротам на поиски травки, еще торчащей кое-где из-под снега. Длинная теплая попона смешно болтается на его сухом старческом теле. Таким я знала коня в последние годы его жизни, но память часто возвращает меня еще дальше, в прошлое, к нашей первой встрече.
     Итак, меня взяли работать на конюшню крупного московского проката. Как водится, все началось с ценных указаний: мне показывали лошадей, рассказывали об особенностях каждой. Кони отдыхали - утренняя работа была позади. У одного денника провожатая замялась и осторожно приоткрыла дверь: в глаза бросился круп коня и угрожающе приподнятая нога.
      "Это Уникум. Будешь помогать его седлать, бери хлыст и бей".
     "Зачем?" - искренне удивилась я. - В ответ на мой вопрос сотрудница сделала шаг внутрь. Большие копыта мгновенно взлетели вверх, подняв тучу опилок.
     "Видала? Так что лупи его, не жалей, иначе не поймаешь!".
     И вот началось мое первое дежурство. Когда Уникума пришли седлать, он ни в какую не желал разворачиваться и подпустить к себе всадника. Я нехотя взялась за хлыст. Удар, еще удар. Наконец конь позволил схватить себя. Я взглянула на него и вздрогнула: в его глазах была не злоба, а тоска и боль.
     В тот день я долго не могла заснуть: все мне виделся Уникум, такой несчастный и одинокий. На следующий день он работал с утра и мне не пришлось повторять экзекуцию, да я бы ни за какие коврижки не согласилась бы вновь проделать это. Вечером я подошла к деннику:"Прости меня, Уникум, возьми сухарик".
     Так началась наша дружба, которая продолжалась десять лет. Не все было гладко, не сразу конь поверил мне. В ночные дежурства я часами сидела у него в деннике на опилках, пела ему песни, рассказывала о своей жизни. Наконец настал день, когда он заржал, услышав мои шаги и положил голову мне на плечо. В тот момент я поняла, что должна помочь ему.
     Процесс покупки старого девятнадцатилетнего коня был долгим, и мучительным, через третьи руки, чтобы он дожил свой век в приюте, названным его именем. Я уверена, что до самой смерти он ничего не забыл. Горечь и триумф, унижения и радость. Породистый рысак, он помнил азарт беговой дорожки и шум взволнованной публики на трибунах ипподрома. Затем пришли бесконечные всадники в прокате. Он не забыл, как уже здесь мы учили его пастись: городская лошадь никогда не видела цветущего луга с травой по колено. Он помнил и минуты, когда болело старое изношенное сердце и все суетились вокруг - уколы, таблетки, ласковые руки, гладившие и поддерживавшие его до самой последней минуты.
     Уникум умер разменяв четверть века, надо заметить, что лошади редко доживают до столь почтенного возраста - слишком жестоко и беспощадно обходится с ними человек. Лишь немногие счастливцы имеют возможность закончить свою жизнь в покое и радости. Жаль, конечно, но всех не спасешь. В нашем приюте более двух десятков лошадей нашли спокойную, не омраченную голодом и страхом старость. Не думайте, что это преувеличение, лошади жившие и живущие у нас действительно счастливы и веселы. Хоть и ходит в рядах спортсменов-конников мнение о том, что в приюте несчастные лошади мучаются от старости и болезней и просто мечтают, чтобы их жизнь прервалась на мясокомбинате, мне бы хотелось, чтобы они посмотрели своими глазами каким конем стал Уникум в последние, быть может самые беззаботные годы своей нелегкой жизни.
     В первый же год после переезда в приют бесследно исчезли зажатые уши и оскаленные зубы. Самые маленькие дети совершенно безбоязненно подходили к нему, гладили, кормили. А уж в работе на него нахвалиться было нельзя, старательный, ответственный, просто ходячий пример для других лошадей. "Старый, прокати девочку до поворота и обратно". Все больше можно не вмешиваться - умница аккуратно выполнял задание. А как трогательно было смотреть, когда оправившись от очередного недомогания (возраст все-таки!) он сам норовил встать в смену работающих под седлом товарищей словно говоря:"Я уже в порядке. Дайте мне тоже работу".
     Так проходили годы, Уникум старел, его характер все больше напоминал повадки старого деда-ворчуна, однако он все равно оставался самым любимым конем всех сотрудников приюта. Сколько веселых развлечений придумывал он для себя и вместе с тем для нас. Одно из них, самое любимое, - игра в "пихалочку".
     При этом момент выбирался просто беспроигрышный. Идешь по конюшне с двумя ведрами воды или руки заняты попонами, а он тут как тут, стоит поперек дороги - не пройти. "Отойди, старый!" - на морде полное блаженство. Ношу из рук выпускать не хочется, начинаешь его отпихивать боком, а это все равно, что толкать стену, которая от восторга еще и подпрыгивает на месте. Чертыхаясь, все бросишь, чтобы отогнать его и пройти, а он уже и сам отошел. Вроде как: милости просим, проходите, пожалуйста.
     Хитростям его не было предела. На всей конюшне он один додумался до того, чтобы брать пошлину в виде сухарика с каждого незнакомого с ним новичка. Однажды вечером я ждала двух маленьких девочек, они уже расседлали своих лошадей и вот-вот должны были подойти. Но их все не было. Между тем на конюшне разыгрывался очередной спектакль, главную роль в котором как всегда с блеском исполнял Уникум. Девочки забились в угол, обняв свои седла, как только они пытались сделать шаг вперед, старый разбойник прижимал уши, скалился, щелкал зубами, задняя нога приподнималась, как для удара: "Сухарь или жизнь!". Заслышав мой возмущенный вопль, притворно злое выражение лица тут же сменилось полной невинностью:"Да шучу я!". Я выпустила истомившихся девочек, потом сама сделала шаг, чтобы уйти и кубарем полетела на пол. Что это еще такое? А Уникум прямо, кажется, улыбаясь отодвинул в сторону коварно подставленную мне ножку. Последнее слово, надо признать, всегда оставалось за ним.
     Одно из самых ярких моих воспоминаний об Уникуме на ипподроме - это как он мог выскочить из смены и лязгнув зубами кинуться на лошадь, идущую сзади и тут же вспоминается он в приюте, изящно ухаживающий за единственной кобылой, радостно приветствующий новых лошадей. Мог ли кто-нибудь из конюхов или тренеров проката представить себе этого угрюмого и раздражительного коня, попивающего из чашки, стоящей на столе, сладкий чай? Это чистая правда, по утрам, летом, во время завтрака на свежем воздухе, мы всегда выпускали Уникума погулять. Он подходил к нам, толкал головой под локоть, словно говоря:"Ну угостите же и меня". Он всегда очень любил быть в центре внимания.
     Я могу вспоминать о нем бесконечно, особенно, о его редком уме. Если у него что-нибудь болело, Уникум, не медля ни минуты, старался обратить наше внимание на себя, он стучал ногой, ржал, словно просил о помощи. Так же он вел себя и в последний день, который стал для нас одним из самых черных и печальных. Тогда меня на конюшне, к счастью, не было, работали моя мама, директор приюта, и ее помощница. Вечером они позвонили мне домой и сказали просто:"Умер Уникум". Признаться, я сначала не поверила, за пять лет этот рыжий конь так вошел в нашу жизнь, что без него, казалось, приют просто не сможет существовать.
     Мама потом рассказывала мне, что в отличие от других лошадей, он сохранил ясность мысли до самой смерти. Обычно, испытывая боль, кони теряются и совсем перестают соображать от страха, Уникум же понимал, что умирает. Он бесконечно пытался встать и пойти вперед, будто стараясь убежать от неумолимого конца.
     Я рада, что не видела его умирющим. Пусть в моей памяти он останется таким, каким он запомнился мне под новый год, его последний год в приюте. В тот солнечный зимний день мама сказала: "Знаешь что? А сделаю-ка я тебе новогодний подарок. Садись на часок на Уникума, он сейчас чувствует себя неплохо, вот и покатайся". "Да брось, мама, он же развалится подо мной на запчасти!". Но она все же уговорила меня, и я с некоторым трепетом взгромоздилась на сухонького старичка. Мы ездили в смене, и Уникум бегал вполне прилично для своего возраста. Но на галоп меня попросили встать в голову: "Да не сможет он, - заныла я, - остальные сзади его затопчут!". "Давай-давай, - смеялась мама, - не трусь, старый тебе еще покажет". Поняв, что ее не переспоришь, я поехала вперед.
     Прозвучала волнующая команда: "Галопом марш!", и тут Уникума словно подменили. Он опять первый! Он Уникум! Конь рванулся с места отличным галопом, оставив далеко позади лениво ползущих лошадей. Когда мы доехали, нет, долетели до мамы, я только и смогла сказать: "Ну и ну!".
     На первую годовщину смерти Уникума наша знакомая, талантливый художник, написала его портрет. Он теперь, словно икона, висит в нашей комнате в приюте. Представьте себе прекрасного рыжего коня, идущего по черному мрачному тоннелю к выходу, туда, где над цветущими небесными лугами сияет ослепительный золотистый свет. Он уже там, на этих прекрасных пастбищах, но голова его еще повернута назад, и глаза смотрят на нас, слово посылая прощальный привет.